Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поначалу все идет, как всегда. Только Меля Норейко опаздывает – вбегает в класс хотя и до начала первого урока, но уже после звонка. Дрыгалка оглядывает Мелю с ног до головы и ядовито цедит сквозь зубы:
– Ну конечно…
Меля проходит на свое место. Я успеваю заметить, что глаза у нее красные, заплаканные. Но тут в класс вплывает Колода, начинается урок французского языка, – надо сидеть смирно и не оглядываться по сторонам.
После урока я подхожу к Меле:
– Меля, почему ты…
– Что я? Что? – вдруг набрасывается она на меня с таким озлоблением, что я совсем теряюсь.
– Да нет же… Меля, я только хотела спросить: ты плакала? Что-нибудь случилось? Плохое?
– Ну, и плакала. Ну, и случилось. Ну, и плохое… – И вдруг губы ее вздрагивают, и она говорит тихо и жалобно: – Разве с моей тетей можно жить по-человечески? Для нее что человек, что грязная тарелка – все одно!
На секунду Меля прижимается лбом к моему плечу.
Лоб у нее горячий-горячий.
Мне очень жаль Мелю. Хочу сказать ей что-нибудь приятное, радостное.
– Знаешь, Меля, мы для Кати…
Меля злобно шипит мне в лицо:
– Молчи! Я не знаю, что вы там для Кати… Я с вами не ходила никуда, я дома оставалась! Ничего не знаю и знать не хочу!
Но тут служитель Степан начинает выводить звонком сложные трели – конец перемене. Мы с Мелей бежим в класс.
Дальше все идет, как всегда. Только Меля какая-то беспокойная. И – удивительное дело! – она почти ничего не ест. А ведь мы уже привыкли видеть, что она все время что-нибудь жует… Но сегодня она, словно нехотя, шарит в своей корзиночке с едой, что-то грызет без всякого аппетита – и оставляет корзинку. Больше того, она достает «альбертку» (так называется печенье «Альберт») и протягивает ее Кате Кандауровой:
– Хочешь? Возьми.
Небывалая вещь! Меля ведь никогда ни кого и ничем не угощает!
Катя, не беря печенья, смотрит, как всегда, на Маню. За несколько последних дней между обеими девочками, Маней и Катей, установились такие отношения, как если бы они были даже не однолетки, одноклассницы, а старшая сестра и младшая. И понимание уже между ними такое, что им не нужно слов, достаточно одного взгляда. Вот и тут: Катя посмотрела на Маню, та ничего не сказала, в лице ее ничто не шевельнулось, но, видно, Катя что-то чутко уловила в Маниных глазах – она не берет «альбертки», предложенной ей Мелей, а только вежливо говорит:
– Спасибо. Мне не хочется.
Когда кончается третий урок и все вскакивают, чтобы бежать из класса в коридор, Дрыгалка предостерегающе поднимает вверх сухой пальчик:
– Одну минуту, медам! Прошу всех оставаться на своих местах.
Все переглядываются, недоумевают: что такое затевает Дрыгалка? Но та уже подошла к закрытой двери из класса в коридор и говорит кому-то очень любезно:
– Прошу вас, сударыня, войдите!
В класс входит дама, толстенькая и кругленькая, как пышка, и расфуфыренная пестро, как попугай. На ней серое шелковое платье, поверх которого наброшена красная кружевная мантилька, на голове шляпа, отделанная искусственными полевыми цветами – ромашками, васильками и маками. В руках, обтянутых шелковыми митенками (перчатками с полупальцами), она держит пестрый зонтик.
Меля, стоявшая около нашей парты, побледнела как мел и отчаянно кричит:
– Тетя!
Только тут мы – Лида, Варя и я – узнаем в смешно разодетой дамочке ту усталую женщину, которую накануне видели в квартире Норейко в растерзанном капоте, с компрессом на голове. Это Мелина тетя…
Сухой пальчик Дрыгалки трепыхается в воздухе весело и победно, как праздничный флажок:
– Одну минуту! Попрошу вас, сударыня, сказать, кто именно из девочек моего класса приходил вчера к вашей племяннице.
Мелина тетя медленно обводит глазами всю толпу девочек. Она внимательно и бесцеремонно всматривается в растерянные, смущенные лица.
– Вот! – обрадованно тычет она пальцем в сторону Лиды Карцевой. – Эта была!
Таким же манером она указывает на Варю Забелину и на меня.
Все мы стоим, переглядываясь непонимающими глазами (Меля бы сказала: «Как глупые куклы!»). Что случилось? В чем мы провинились? И все смотрят на нас, у всех на лицах тот же вопрос.
Зато Дрыгалка весела, словно ей подарили пряник.
– Значит, Карцева, Забелина и Яновская? Пре-красно… Карцева, Забелина, Яновская, извольте после окончания уроков явиться в учительскую!
И, обращаясь к Мелиной тете, Дрыгалка добавляет самым изысканно-вежливым тоном:
– Вас, сударыня, попрошу следовать за мной.
И уводит ее из класса.
Все бросаются к нам с расспросами, но ведь мы и сами ничего не знаем!
– Ну да! – кричат нам. – Не знаете вы! А за что вас после уроков в учительскую зовут?
Но у нас такие искренне растерянные лица, что нам верят: да, мы, видно, вправду ничего не знаем.
Все-таки класс взбудоражен страшно.
Все высыпают в коридор. Я тоже хочу идти вместе со всеми, но Меля удерживает меня за руку в пустеющем классе.
– Подожди… – шепчет она. – Одну минуточку!
Когда мы остаемся одни, Меля говорит мне, придвинув лицо к моему:
– Имей в виду – и Лиде с Варей скажи, – она все врет! Она ничего не знает – ее не было, когда папулька мне «канарейку» дал: она в это время в другой комнате грязное белье считала.
– А зачем ты мне все это говоришь?
– А затем, что и вы никакой рублевки не видали – понимаешь? Не видали вы! И – все… А что там после было – у Лиды, у Вари, у тебя, – про это и я ничего не знаю, я же с вами не ходила. Скажи им, понимаешь?
Резким движением Меля идет к своей парте, ложится, съежившись, на скамейку лицом к спинке и больше как будто не хочет меня замечать.
Но я вижу, что ее что-то давит.
– Меля… – подхожу я к ее парте. – Меля, пойдем в коридор. Завтракать…
Меля поворачивает ко мне голову:
– Я тебе сказала: ступай скажи им! Не теряй времени… Ты ее не знаешь – она такое может наговорить! – С тоской Меля добавляет: – И хоть бы со злости она это делала! Так вот – не злая она. Одна глупость и жадность… Ступай, Саша, скажи девочкам: вы никакой рублевки не видали!
Большая перемена проходит скучно. Я передаю Лиде и Варе то, что велела сказать Меля.
Варя широко раскрывает свои большие глаза с поволокой:
– Нич-ч-чего не понимаю!
– А что понимать-то? – спокойно говорит Лида. – Если спросят, видели ли мы, как Мелин папа дал ей рубль, надо сказать: нет, не видели. И конец. Очень просто.
Может быть, это очень просто, но все-таки и очень сложно. И неприятно тоже. И все время сосет беспокойство: зачем нас зовут в учительскую? Что еще там будет?
Так ходим мы по коридорам, невеселые, всю перемену. Зато Дрыгалка просто неузнаваема! Она носится по институту, как пушинка с тополя. И личико у нее счастливое. Поворачивая из малого коридора в большой, мы видим, как она дает служителю Степану какой-то листок бумаги и строго наказывает:
– Сию минуту ступайте!
– Да как же, барышня, я пойду? А кто без меня звонить будет после четвертого урока и на пятый?.. Не обернусь я за один урок в три места сбегать.
– Пускай Франц вместо вас даст звонок! – говорит Дрыгалка и, увидя нас, быстро уходит.
Варя встревоженно качает головой:
– Это она нам что-то готовит…
– Степку куда-то посылает. В три места… Куда бы это? – гадаю я.
– Очень просто! – серьезно объясняет Лида. – К доктору, к священнику и к гробовщику!
Как ни странно, погребальная шутка Лиды разряжает нашу тревогу и подавленность: мы смеемся.
Когда после окончания уроков мы входим в учительскую, там уже находятся три человека. Три женщины. За большим учительским столом торжественно, как судья, сидит Дрыгалка. На диване – тетя Мели Норейко. В стороне от них, в кресле, – бабушка Вари Забелиной.
– Бабушка… – двинулась было к ней Варя.
Но Дрыгалка делает Варе повелительный жест: не подходить к бабушке! Потом она указывает нам место у стены:
– Стойте здесь!
Мы стоим стайкой, все трое. Лида, как всегда, очень спокойная, я держусь или, вернее, хочу держаться спокойно, но на сердце у меня, как Юзефа говорит, «чевось каламитно». Варя не сводит встревоженных глаз со своей бабушки.
– Бабушка… – не выдерживает она. – Зачем ты сюда пришла?
Старушка отвечает, разводя руками:
– Пригласили…
Дрыгалка стучит карандашом о пепельницу:
– Прошу тишины, медам!
Варвара Дмитриевна искоса скользит по Дрыгалке не слишком восхищенным взглядом. Сегодня Варина бабушка нравится мне еще больше, чем вчера. В стареньком и старомодном черном пальто и черной шляпке «ток», ленты которой завязаны под подбородком, Варвара Дмитриевна держится скромно и с достоинством. Это особенно подчеркивается, когда видишь сидящую на диване расфуфыренную тетю Мели Норейко. Она обмахивается платочком и порой даже стонет:
